Карта и компас [litres] - Наталья Девятко

Феофан вернулся во дворец. По комнате гулял ветер. Как некогда белоперая Химера, на подоконнике сидел молодой, красиво одетый мужчина. Русые волосы изгибались непокорными волнами.

Когда министр вошел, он зажег свечу, оставив окно. В отблесках прозрачные серые глаза Ажи де Сентана казались бездонными.

Феофан остановился, почувствовав в этом мужчине силу, не менее древнюю, чем та, что жила в белокрылом советнике Императора. Он был не просто чародеем — связанный с древними чарами, часть из которых дошла до сегодняшних дней, этот непрошенный гость представлял собой необычайную опасность.

— Что тебе нужно? — высокомерно спросил министр, вспомнив, кто он и где находится.

— Сегодня вы казнили женщину, которую я могу назвать своим другом. Отдай мне ее тело, — ледяной безжалостный голос, и пламя трепещет, откликаясь на заклятье, и если имперский министр ослушается…

Но Феофан только покачал головой.

— Зачем?

— Вы сожжете ее или похороните безымянной в общей могиле, а я воздвигну для нее королевское надгробие.

Пламя затрещало, предупреждая. Чародей не любил долгих разговоров с врагами.

Держа руки ладонями к пламени, словно успокаивая его трепет, Феофан медленно пошел к Ажи де Сентану.

— Я сделаю все, как ты хочешь. Если осужденная была твоим другом, я понимаю, кто ты. Но скажи, почему вы не сдаетесь? Вы потеряли моря. Вас предают. Вам не верят. Вас осталась горстка. Но вы не сдаетесь. Почему?

Ажи с интересом смотрел на министра, стараясь понять, как один из верных слуг Империи оказался способен на такие мысли, на такие вопросы…

— Я отвечу тебе, имперский министр, если ты отдашь мне тело подруги.

Они шли по ночному городу, и почему-то звериные глаза не могли их отыскать, не могли послать стражников. Сморенные сном, чужой непокорностью и верой, веки зверя отяжелели, и хозяин Империи погрузился в сон, где можно умереть только от жизни. Умереть, лишь если жил, а не тлел. И любая исповедь для всех смельчаков становится путем во мрак…

Город спал, и снилось ему кошмары. И это его изувеченную душу растягивали на все стороны мира вместе с тугими кошельками, набитыми его деньгами. Зверь стонал и шевелился во сне, и улицы затихли, а дома не выпускали жителей, напуганных происходящим.

Ажи и Феофан остановились возле металлической узорчатой клетки на площади.

Показав страже звезду, министр кивнул на клетку. Стражник, охранявший умершую, отпер дверь. Ажи вынес Алю, держа на руках как самую большую драгоценность.

Взгляды человека и чародея снова встретились.

— Ты спрашивал, министр, почему мы не сдаемся, хотя Империя сильнее? Но чем измеряется ее сила? Количеством слуг или воинов, территорией или страхом, который вызывают упоминания о ней в других странах? Нет, министр. Империя слаба.

Слышал ли ты, о чем говорит волна, ударяясь о крутой борт корабля, вольного взять курс к любому берегу? Или для тебя этот звук — лишь обычный плеск? А мы помним этот язык, который издавна понимали все. И потому мы не сдаемся, ибо, пока жив хоть один пират, цвет алой зари может принадлежать не только стенам Императорского дворца, но и пиратскому стягу. Прощай, имперский министр.

Ажи исчез вместе с казненной осужденной.

Министр жестом попросил подождать, не закрывать клетку.

Слышал ли он, о чем говорит волна?.. Слышал… Но боялся признаться… Боялся признаться самому себе…

Феофан снял с шеи рубиновую, обрамленную золотом звезду на светло-серой ленте — наивысший знак власти Империи, — и повесил ее на острый прут клетки, оскалившийся, как обломанный звериный клык.

…Солнечный свет лился золотом, смывая память о прошлом, но не даруя новое будущее. Только это солнце тоже было пиратским. Всегда было пиратским…

Кладбище кораблей накрывал призрачный туман, через который не решался пробиться никакой свет, ни лунный, ни звездный, и который не мог разогнать никакой ветер. Даже зачарованные паруса обвисли тряпьем. Из воды торчали остовы кораблей. Некоторые почти сгнили, а некоторые напоминали привидения, верящие, будто до сих пор способны выдержать долгое путешествие и испытания штилем и штормами.

Родители утешали Роксану, опечаленную исчезновением любимого кота, но девочку пугало кладбище пиратских кораблей. Она чувствовала, что сейчас только капитан может ее защитить и понять.

— Где мы, капитан? — Роксана подошла к Ярошу.

— Мы на кладбище пиратских кораблей, Роксана. Пиратские корабли живые, они слушают шепот ветра, радуются, когда он попутный, и спорят с ураганами. Корабли живут долго, часто намного дольше, чем их капитаны. Они становятся мудрее, стареют, боятся неведомого и страдают, когда их предают. А это место их последнего пристанища.

— Здесь так страшно, Ярош… Почему?

Девочка дрожала от холода, и капитан осторожно обнял ее, прикосновением стараясь отогнать страх.

— Потому, Роксана, что здесь нет живых, но и мертвых нет. Только души, которые заблудились, не смогли уйти в небытие, а возвращаться им было не к кому. Кроме их кораблей, никто их не оплакал, никто не печалился о них от всего сердца. Призраки, заблудившиеся на кладбище. На пиратском кладбище. Понимаешь, Роксана?

Она понимала. Но страх не уходил, неподконтрольный сознанию и воле.

Вернулся Странник, в обличии птицы искавший призраков, чьи глаза яснели морем, если у живых моря этого уже не отыскать. Коснувшись лапами палубы, он поднялся в своем привычном человеческом обличье.

— Мы нашли деда, он стоит в обгоревшее лодке, смотрит, как течет вода, старается разглядеть в ней что-то потерянное, — давний заинтересованно смотрел на девочку. — А еще мы видели оборотня, сидящего на остове корабля. Он ждет. Ждет верно, словно смерть, но о нем забыли, и его ожидание превратилось в муку. И Ласточка говорит, будто видела сокола с зелеными крыльями, сидящего на пожухлом деревце на острове. Что нам делать, капитан?

— Марен, — отпустив Роксану к другим детям, позвал Ярош, давняя подошла к нему. — Можешь посмотреть на них?

— Оборотень и дед — древние тени, они уже себя не помнят. А сокол… Он тоже оборотень. Попробуйте позвать его.

Ласточка подняла огонек, сейчас искрившийся сиреневым светом, и сокол перелетел к ним на палубу, превратившись в темноволосого юношу. На плечи у него была наброшена куртка со знаками отличия Империи.

— Он так похож на Дина, — прошептала София, стоящая рядом с Ярошем.

— Но ты же понимаешь, София, что это не Дин?

— Я-то понимаю. Ты в этом Мариан и Феникс переубеди.

Они миновали еще много островков, спрятанных в бухточках, которыми был изрезан мертвый берег. Юрий, Ласточка и Димон стали на носу корабля, раскрашивая разноцветными огнями марево кладбища. Хотя далеко этот радостный свет просочиться не мог, но все вокруг приобрело четкость.